Его графика была передана душеприказчиком Ольги Гильдебрандт-Арбениной художником Рюриком Поповым ахматовскому музею. Вслед за факсимильным изданием альбома Ольги Гильдебрандт выйдет в свет и альбом графики Юрия Юркуна. Они оба, Юркун и Гильдебрандт, пришли в советское время из поры, прозванной Серебряным веком. Она была артисткой, художницей, а он… красивый литовский парень Юозас Юркунас, в Российской Империи прозванный Юрием Юркуном. Он так и подписывал свои рассказы, повести и свой единственный роман «Шведские перчатки» – Юрий Юркун. Его друг поэт Михаил Кузмин называл его Дорианом. Значит, было в нем что-то от английского безжалостного вечного юноши. Вместе с Ольгой Гильдебрандт он стал участником последнего художественного объединения в Советской России – группы художников «13».
Потом живописцев и графиков проглотил Союз художников, непроглоченными остались талантливые дилетанты вроде Юркуна и Гильдебрандт. В другое время Юркун мог бы стать модельером, историком моды, телеведущим или каким-нибудь перфомансистом, наверняка сделал бы неплохую карьеру, потому как история на то и история, чтобы какая-нибудь извилистая тропинка становилась торным путем, магистралью, а оживленная магистраль оказывалась заброшенной и пустынной…
Но что было ему делать во времени, которое отсекало любые тропки, оставляя право на существование одной только магистрали? Что ему было делать в ту пору, о которой он сам мог бы сказать словами современного поэта Дмитрия Быкова: «Мне попросту внятно отсутствие вкуса в титанах, что рубят сплеча, в угрюмых эпохах цемента и бруса, надсада, гудка, молотка, кирпича…» Что ему было делать в такую эпоху? Нечего…
Юркун ничего и не делал. Писал странные рассказы в стол, то есть в никуда; рисовал красивые картинки с изящно одетыми или вовсе неодетыми длинноногими красавицами (переходный этап между светской дамой и фотомоделью); собирал вырезки из модных чудом залетевших к нему зарубежных журналов; собирал друзей – таких же, как он, обломков Серебряного века. Друзья читали свои стихи и рассказы. Кое-какие из этих рассказов и стихов они записывали в альбом Ольги Гильдебрандт-Арбениной.
Он жил в одной квартире с Гильдебрандт-Арбениной и Михаилом Кузминым, когда-то – одним из самых известных поэтов и прозаиков дореволюционной России, а в те времена – полубезработным литератором, перебивающимся случайными заработками. Потом Кузмин умер, потом арестовали Юркуна. Гильдебрандт-Арбенина осталась одна. Она была красива, в нее влюблялись и посвящали ей стихи великие поэты Мандельштам и Гумилев, а любила она одного только Юркуна.
Она прожила долгую жизнь и умерла в 1980 году. Была обаятельна и не приспособлена к жизни, всегда находился кто-то, кто опекал ее. В последние годы жизни ей помогал художник Рюрик Попов. Ему она и завещала свои картины и дневники, рисунки Юркуна, его коллекцию, свой альбом. Прописана Гильдебрандт была на Таврической улице в Петербурге, но редко жила в своей коммунальной квартире, поскольку боялась вечно пьяного, свирепого и драчливого соседа-шофера. Она жила у подруги Юлии Полаймо в квартире, расположенной в арке, ведущей к собору Святой Екатерины на Невском.
Юлия Казимировна была родственницей последнего в советское время настоятеля этого собора. Настоятеля расстреляли, ее сослали. В 1956 году вернулась. Это была маленькая, суровая горбатая женщина, души не чаявшая в своей подруге. Однажды она поколотила соседку, посмевшую обидеть Ольгу Николаевну. Раз в неделю подруги отправлялись ночевать на Таврическую, чтобы Гильдебрандт не выписали из квартиры. Сосед побаивался литовской горбуньи и по крайней мере не бил жену и детей, а только пел песни.
На выставке, посвященной выходу в свет альбома Гильдебрандт-Арбениной, в который записывали свои стихи и рассказы Бенедикт Лифшиц, Андрей Егунов, Михаил Кузмин, Эрих Голлербах; на выставке, где по стенам развешаны изящные акварели ее любимого, а на стендах лежат его вырезки из модных журналов, есть один экспонат, бьющий прямо по сердцу, под дых души. Такое невыносимое бабье несчастье и счастье в этом экспонате, что стоит его назвать. Это последняя запись в дневнике Ольги Гильдебрандт: «Юрочка вернется. Он жив. Я знаю…» И вырванная из отрывного календаря страничка со стихотворением Симонова «Жди меня».
